| Анатолийс Горбуновс |
 |
|
Каковы твои воспоминания о том моменте, когда была принята, ну, скажем, декларация о полной независимости? Ну, прежде всего мне сильно запало в память о самом путче, когда заняли и ОМОН и там военные из воинских частей Радио и что напоследок, то есть во время захвата передавался гимн «Боже, благослови Латвию!». Это было ночью. Да, это для меня было очень эмоционально. Прежде всего – я не вел заседание, я пришел только на заседание, потому что там непрестанно что-то… звонили телефоны. Одним словом, там все время чего-то требовали… там иностранные журналисты, там так… и так далее, да. Потому что выполнять в то время функции председателя Верховного Совета, а также одновременно и функции главы государства, да, это занимало много времени и иногда нервозность… чисто с точки зрения протокола… И во время принятия Конституционного закона над Верховным Советом кружил вертолет, значит, была информация, что там происходит в Верховном Совете. И еще. Тогда, когда приняли этот Конституционный закон, то у меня в памяти Беркис [Айварс – ред.], депутат Беркис забрался на те блоки, на ту каменную стену, которая была построена вокруг Саэймы, читал Конституционный закон, потому что не было радио… отключено, и все, да. И на Домской площади бронетранспортер ехал, да. Как ты узнал о путче? Я бы не сказал, что я был в панике. Я понял, что начались очень скверные дела. И тогда, когда я был в Верховном Совете, когда у депутатов не было паники… ну, была, конечно, нервозность, да, но паники не было. Это меня тоже как-то успокаивало, потому что я надеялся: если есть еще Верховный Совет СССР, есть еще Съезд народных депутатов СССР, если, и так… И фактически у них против съезда депутатов и Верховного Совета СССР ничего не было направлено, никакие ограничения, ничего… Это сразу такая надежда, что здесь еще есть вопрос, о котором дискутировать. И о Горбачеве никакой информации не было… приболел… Президиум тогда, когда принял это заявление и когда я выступал с этим заявлением по радио, то после этого Кузьмин [командующий Прибалтийским военным округом – ред.] звонил. Да, тогда он свою солидность потерял… И что он сказал? Он сказал две вещи: лично обо мне – если я себе еще что-то подобное позволю, то обязательно арестует, чтобы с этим считались; и второе, чтобы не думали звать людей на баррикады, потому что танков ему хватит. Что ты сказал в этом заявлении? В этом заявлении… там… я помню, сочиняли достаточно квалифицированные люди в том смысле, что… господин Бишерс [депутат Верховного Совета ЛР – ред.] и еще там... Годманис [председатель Совета Министров ЛР – ред.] участвовал и еще некоторые. Это заявление было таким, которое осуждало путч, объявляло его незаконным и призывало людей не подчиняться путчу, и что единственный легитимный источник власти это Верховный Совет. Анатолий, в дни путча ты встречался с Йохансоном [руководитель КГБ ЛССР – ред.]. Что он тебе сказал? Он меня информировал, что дело серьезное, кратко говоря. Я так и не понял: он встал на сторону путчистов… Где он был? Я не понял. Если уж он информировал, что дело серьезное… Он сказал: «Анатолий, дело очень серьезное». Я сам понимал, что дело серьезное. Но тебя же охраняли его люди? Да. И… я сейчас не помню, в какой момент, но в принципе я иногда проводил ночи в Верховном Совете, и одну из них мне почему-то посоветовали провести в лесу у лесника. Но, которая это была ночь, я, к сожалению, не помню. И это было так… объяснение было, ну, так мне сказала охрана, что… Он сказал: «От ОМОН всего можно ожидать именно против Вас». И я, кажется, на другой день звонил Пуго [министр внутренних дел СССР – ред.], и мне удалось созвониться с ним… Лукьянову [председатель Верховного Совета СССР – ред.] я, кажется, не звонил, я с Пуго созвонился… И тогда у меня появился такой лучик надежды, что… Я задал такие конкретные вопросы – ну, так, как бы официально, и как депутат, народный депутат СССР, какой правовой статус… И тогда просто, ну, так, как бы знакомый, спросил: «Ну, какие же будут… что станут делать, как, где, кто… когда согласуете с Верховным Советом или что-то подобное?» Ну, таким образом, да. И эти ответы были такими неубедительными, что у меня создалось впечатление, что нет ясности, что один, два, три… Ну, никогда не откроют всего, это уж тоже естественно, что я туда позвонил, и, ну, сейчас мне все расскажут… Но, хотя бы что-то такое правдоподобное рассказать мне он не мог. А в тот момент, когда был путч, у тебя было ощущение, что пострадать можешь не только ты, но и семья? Конечно было. Но я как-то на этом не концентрировался, я не сидел и не дрожал, хотя мои помощники говорят, что мой револьвер они видели под бумагами на столе. В Верховном Совете не было паники, все готовились... Одно заседание состоялось даже в 5 часов утра, это зафиксировано в стенограмме: заседание – 5.47. И не было кому вести, Даудиш [секретарь Верховного Совета ЛР – ред.] вел. И это так... Если человек занят, а не ждет: «Что здесь произойдет Ай, ай, ай!» – тогда, конечно, иначе. Как твои в это время... вообще во время... твои были для тебя стабильным тылом? Семья, близкие? Да. Ибо Дайнис [Иванс, заместитель председателя Верховного Совета ЛР – ред.] сказал, что не было так просто, как ему, исходя из своего жизненного опыта, родственники говорили: «Не лезь туда!» Нет, мне как-то... Ну, во-первых, с кем я мог контактировать? С сыном и женой. И остальные родственники вообще как-то дистанцировались от меня – таким образом, что не хвастались тем, что они мои родственники и поэтому сами, скажем... Ну, брат матери – он так больше... Там я один раз что-то сказал... Он мне сказал, немного поругал: «Ты будь не столько внимательным, а ты больше там поддерживай, и так и этак». Анатолий, не мог бы ты более подробно рассказать? После того как закончился путч, ты руководил делегацией, которая ехала к Ельцину. Мог бы ты более подробно описать этот день? Прежде всего запомнилось, что мы были приняты как желанные гости или как партнеры. И Ельцин уже сделал перестановки, по крайней мере, в Комитете государственной безопасности Бакатин [председатель КГБ СССР с 23.08.1991 – ред.] был, да... И нас не только любезно выслушали, но и действовали. Например, была выполнена наша просьба. Фактически Ельцин позвонил в нашем присутствии и попросил сделать так, чтобы Кузьмин больше не руководил Прибалтийским военным округом, и так это и произошло. Единственное, мы просили Бакатина о делах картотеки. Он там долго и обстоятельно что-то рассказывал, но особо ничего не обещал. Тогда осталось в памяти... об этом еще Петерс [депутат Верховного Совета СССР от Латвии, поэт – ред.] уже писал в своих воспоминаниях... да... как он спросил, кто меня охраняет... И я сказал: «Комитет государственной безопасности». Он говорит: «Смелый Вы человек». Сам будучи председателем Комитета безопасности... Остался в памяти Белый дом. Ибо тогда Верховный Совет России находился в так называемом Белом доме, где правительство наверное теперь там и находится. И еще это было... как бы еще после депутата Руцкого, с автоматами, еще с противогазами... мы через такие там сооруженные баррикады пролезали в этот Белый дом... и так. И тогда, когда Ельцин... я так действительно не думал, что Ельцин даст нам этот официальный документ признания. Ты не знал, что вас ожидает... В каком виде документ? Я не знаю. Мы хотели... мы там начали рассказывать о различных делах и так... и Ельцин говорит: «Ну, хорошо, я уж знаю, чего вы главное хотите». Ну, мы сказали – конечно. Но так, что там протокольно было договорено, что теперь вам вручат удостоверение или признание независимости, этого ни в коем виде не было. Эти события были так уплотнены, что за один день можно было прожить полгода. Поэтому теперь трудно вспомнить все то, ибо чрезвычайно плотно все происходило. И иногда даже... иногда даже не было времени для какой-то нервозности и чего-то другого, ибо все происходило. Необходимо было действовать, необходимо было принимать решения и работать. То, что фактически Россия признала, и то, что после этого последовал целый ряд малых государств, фактически означало ли это, что у этих небольших государств могли быть какие-то другие иллюзии еще о каком-то другом сценарии? Большие государства все же очень ориентировались на Горбачева. Да... Ибо политику Горбачева они поддерживали... Ну, они не таким образом, что не признавали бы Балтию... независимость Балтийских государств, но в целом эту политику Горбачева, всю эту гласность и демократию, все, что он делал... они поддерживали. И поэтому они внимательно следили за процессами при Горбачеве, процессами в тогдашнем Советском Союзе, как это все... И таким образом... После полного признания независимости Советский Союз, иначе говоря, Горбачев, каким-либо образом существовал во внешней политике Латвии, на серьезном уровне? Я думаю, что перестал существовать. Ибо мы все же были... достаточно болезненно вопринимали то, что мы объявили о своей независимости и нас не признают... ну так... хотя мы сами объявили также о переходном периоде. Поэтому все это мы достаточно чувствительно воспринимали и чувствительно засвидетельствовали, что мы независимы и что президент СССР... не обладает никакой легитимностью. |
Интервьюер.